"Белая гвардия" бегает за мной кругами. Или я бегаю кругами и лишь регулярно напарываюсь на эти строчки?
В общем, сначала они несколько раз отметились цитатами в читаемой художественной литературе, красной, с позволения cказать, протянулись нитью. Затем всколыхнулись воспоминаниями пятилетней давности, ибо именно понукаемая желанием одолеть эту песню я когда-то училась держать гитару в руках, и, наконец, вспыли последней записью в случайном дневнике...
Когда ты вернешься,
Все будет иначе, и нам бы узнать друг друга,
Когда ты вернешься,
А я не жена и даже не подруга.
Когда ты вернешься,
Ко мне, так безумно тебя любившей в прошлом,
Когда ты вернешься -
Увидишь, что жребий давно и не нами брошен.
(с) Белая гвардия
Ну, собственно, и?.. Смиренно надеюсь, что кому-то "так безумно мной облюбленному в прошлом" не вздумается вернуться.
Люди мне открылась истина! Она проста и весьма незатейлива. ))
Иногда мы бываем мнительны. Мнительны настолько, что ищем в окружающих и близких доходчивые доказательства "нужности", беря за образец собственные параметры этого ощущения. Нужности первосортной, и второсортной, симпатизирующей и прагматичной, мелковатой или глубинной, какой только не... И когда не обнаруживаем синхронного совпадения, когда не находим своих имен там-то и там-то, не замечаем направленных на себя поступков таких-то и таких-то...
То делаем прискорбный для себя вывод - не нужны.
А мнительные и болезненно ранимые люди очень бояться быть рядом с тем, кому не нужны. Больше чем быть обманутым и преданным по делам и поступкам, они бояться переоценить значимость стоимость в чужих глазах, стать оскобленными призрением или безразличием.
И если мы не нужны, говорим мы все такие прямоходящие в своей раздутой от малолетнего страха гордыни, то мы уйдем.
И оставляем недоуменность в глазах друзей или просто добрых знакомых за своими такими прямыми спинами, и так мягко прикрытыми дверьми...
Потому что мы нужны, чуть больные на мнительную голову люди.
Мы просто нужны по-другому...
В общем, да я как обычно разлилась мыслью по древу.
Когда-то человек которого я любила (ну, положим, употреблен слишком сильный глагол, и с точки зрении "ваабще", это конечно не то чтобы правда. При этом с точки зрения той девушки, что проживала меня когда-то, святая истина в последней инстанции, которую бессмысленно пытаться принизить выражением скептицизма на лице). Так вот, когда-то человек, которого я любила сказал мне фразу "А ты не обидишься? Вампирить на тебе, все равно что заниматься сексом с ребенком".
Он никогда не хотел играть на моих чувствах. Предпочитая отстраненность слабого.
Ты за право сильного. Ты хочешь, отчаянно и самозабвенно хочешь играть на моих нервах, дергать за перемычки чувств, ощущать вздрагивание кожи, доведенной до состояния загнанной лошади меня.
Ты в праве сильного.
В своем праве.
Хорошо.
А я... Я всегда уважала это право в других.
Всегда ценила его.
Тянулась к его обладателям.
Что ж...
Если есть в тебе эта возможность, этот потенциал - играй. На то мне и даны чувства чтобы чувствовать ими, а не оставлять их пылиться в надежном сейфе чужой то ли порядочности, то ли снисходительности.
Только знай, натягивая поводок своей бездушности, помни, что никогда. НИКОГДА. Мне не доведется ТАК тебя любить, ТАК уважать тебя - фанат пряников и хлыстов, как я любила и до сего дня уважаю того, кто силен настолько, чтобы правом сильного пренебречь.
Черт побери, мы стареем. Нам тридцать, и мы стареем. Не в том смысле, что, мол, повидали и пожили, а в том, что, "чай, не шешнадцать". Пожалуй, это первый возраст, когда на свете есть ВЗРОСЛЫЕ люди, которые УЖЕ не принадлежат к твоему поколению...Они не враги тебе, не антагонисты, просто они не знают Дженис Джоплин и не были комсомольцами.
Тридцать - это тот возраст, когда этот мир осознаешь, как свой. Плохой ли, хороший, СВОЙ, тогда как раньше считал его миром взрослых людей...
Стареем. Мы уже не всегда спим с теми, кого любим, но пока еще любим тех, с кем спим, и можем решиться на авантюру, правда, взвесив все за и против. Чуть раньше ринулись бы ничего не взвешивая, позже мы не будем решаться на авантюры вовсе. Забавное время.
К чему это я все... Тридцатилетние (плюс-минус)! Поздравляю вас всех с наступлением столь интересного возраста и желаю быть тридцатилетним всегда. Независимо от прожитых лет. Счастья...
Где-то на промежутке от неба до сердца. Где-то на маршруте, коим пересылают влюбленности сидит такой подотчетный товарищ, хмырь этакий, чиновьечьей клики заморыш с рожками да хвостом. Высшим указом на то место поставлен, не как-нибудь. Ярлычки лепить. Сидит поганец, с одной затекшей ноги на другую переваливается, и лепит, лепит, лепит на каждую, ну просто каждую влюбленность, что мимо проносятся, ярлычки ревности, неуверенности, подозрительности. Работу он свою любит, по садистки так, педантично... Вот возьмет ярлычок двумя пальцами длинными с ногтями острыми, черными, посмотрит на него чуть задумчиво, как бы в будущее краем глаза заглядывает, порой даже повертит этак, словно мартышка, на свет от главной тучки посмотрит, облизнет языком шершавым да со всей дури кааааак шлепнет. Опосля так аккуратненько разгладит, полюбуется на свою работу да и следующую пересылку на землю - хвать! А бывают влюбленности тонкие, ажурные, возвышенные. Так к ним и не знаешь, на что прилепить-то, ярлычок. Просто хлобыстнуть - не удержится. Тогда он проволочку тоненькую возьмет, в жгутик скрутит, жгутиком ярлычок за один кончик зацепит, а второй в кружеватости чувства запутает. И не заметишь так сразу жгутика еле посверкивающего. Бывало, напорется на него человек раз, два, три... и не заметит. А только в сердце так что-то странно покалывает. Как будто леска в руку впивается. А потом одно неосторожное движение расправленными крыльями влюбленности, и ах! Вот он ярлычок! Вот он сволочь! Как вступит, как заиграет, как изведет человека, так что и света белого не взвидешь!.. Жгучий, гнусный, словно перцовый пластырь - ревность. А еще бывает, что посылочки-то те мимо бесовского отродья проскакивают. Но это редкость. Это редкость... Отвлечется он там чем-то, или забудет, али устанет, али каким своим особо успешным делом залюбуется... Так посылочка-то мимо него и шмыг как мышка, и быстренько до земли, по назначению... Или наоборот проплывет плавно словно пава, так легонечко, что рогатый ее и не заметит. А тож бывает... Но редко. А еще случается, что ярлычки не крепко прицеплены, так тогда если человек сильный и сердцем добрый, если нет в нем зависти подколодной, если не любо ему страданиями упиваться, а что чужыми, что собственными, так к такому адресату и ярлычок-то не доходит. По дороге отваливается. Али уже в руках, али уже в грудях отсыхает за ненадобностью. Да все равно вернуться может. Завсегда вернуться может. От того, что слюна бесовская его держала. А эта связь крепкая. Вот если бы нащупать этот ярлычок, если бы нащупать... Если бы ногтиком его так подцепить... Потянуть, поднатужиться, глаза зажмурить, рвануть ррраз! да и оторвать! Скольким бы крюкам в сердце не впиваться, сколькими бы муками ему не перемалываться, на сколько криков беззвучных не исходить?! Да только на то чистота такая надобна, да любовь такая, каковой по всем сердцам искать - замаешься. Оттого и сидят в нас ярлычки. Крепко сидят. Ждут. Когда потянется от них нить невидимая, дернет, замутит в клетке грудной, вывертит наружу, трепыхнется раз, да и ляжет комом то, что прежде унутрях отстукивало, в руку бесовскую. В монстра руку с длинными когтями. Испугаешься, отшатнешься, охнешь! Оглядишься, а рука-то твоя... Так вот.
Кстати, я могу и ошибаться. Костюм своих убеждений не примеришь на другого, а значит, я могу и ошибаться. Но вот только нет для меня людей более бесконечно чужих, чем те, с кем тесные душевно-эмоциональные отношения не сложились.
Не сложились.
Разложились...
Отсюда, в частности мое "Не уверен - не влезай". В душу человека.
Вход открывается единожды. И будучи выдворенным от туда, ты уходишь с нежностью или досадой, во прощение или с волчьим билетом в руках.
Хотя, кого удерживало от попытки осознание ее обреченности? Ведь каждый прыгающий в пропасть чувств вооружен парашютом надежды на лучшее...
Мне порой интересно, мне под час до зуда хочется знать... Обидела ли я человека, балансируя на краю допустимости слов и действий (это все от искренности ей-богу, а она в моем исполнении не более чем производная симпатии) или он даже не придал значения сказанному?
Потому что все мы страдает излишней чистоплюйство-сдержанностью, а так же тактично-толерантностью. И лишь исключительно открытые отношения закрытых во внутрь людей обладают такой роскошью, как право и способность объяснить родному чевалечку, что он редиска и поступает как редиска и звать его в связи с тем редиска вреднопакасная. Потому-то и тому-то...
А мы все ждем, все сдерживается, все пересчитываем кредит доверия с прикидками на заслуги прошлого и гипотетическое совместное счастье будущего...
В то время, как критическая масса выданных карт-бланшев может погрести под собой любую дружбу.
Они нарастают, все глубже и глубже в водах души, один под другим ложатся внахлест, спрессовываясь в массу внутреннего раздражения и в какой-то прекрасный момент...
Айсберг подкрался незаметно.
Титанику отношений пришел полный и однозначный крантец.